А вот нефиг популяризировать крысосодержание!
Мы-то с супругом просто читали и наслаждались, а вот когда дите доросло и учиталось, получился тот самый тоскующий котик с шляпой, перед клеткой с крысюками.
Добавлено 04 Декабря, 2010, 22:47:19 pm
Я тут какой-то вторичный крысочеловека. И ничего про себя не сказала.
Поэтому вот, говорю, хоть и с опозданием.
Я не люблю грызунов.
Всяких, больших и маленьких, хвостатых и не очень. Это какие-то непредсказуемые животные. Никогда не знаешь, куда они сейчас побегут и что будут делать. К тому же они весьма царапучи и повсеместно грызучи.
Я люблю что-нибудь большое и мягкое, с большими добрыми глазами. Всегда хотела найти этот идеал. И, наверное, поэтому часто ездила на Птичку, ту самую старую, суматошную, с бабками с котятами в коробочке, с толпой безумных старцев, страстно обнимающих кипу булькающих аквариумов с извивающимися и плавающими соблазнительно пухлыми драгоценностями. Москвичи помнят такое - каждую субботу, начиная с перехода с Баррикадной, толпа загадочных граждан с сумками, коробками и просто с оттопыренными куртками, плавно перетекала на Таганскую линию, мирно уплотнялась и вливалась в трамвай, где уже обычные граждане, не обремененные хвостато-пернатой контрабандой выглядели как-то ненормально и необычно.
И вот это чудо - городские джунгли, где вокруг все чирикает, лает, мяукает, активно плещется и булькает - и все это вокруг тебя, и ты в нем, по самые уши, и по самые щиколотки, которые кто-то серый и бородатый уже обнюхивает, скребет лапой и пытается заглянуть тебе в глаза сквозь мельтешащие вокруг ноги.
Будучи молодой и мечтательной практически девушкой, я часто ездила на Птичку, пытаясь понять себя и обрести свою мечту - нечто пухнастое, большое и с добрыми глазами, ну вы помните ,я говорила.
Но пока из возможного случились только рыбехи - такие большие и в пятнышко. Их звали Васька и Василиса. Баба Василиса была стервой, активно меня кусала и вообще, предпочитала охранять гнездо и ревновать супруга. А Василий - о, этот черный демон и соблазнитель! - активно флиртовал с моей рукой, переливаясь разноцветными блестками на черном и мускулистом мужском теле в самом расцвете сил. Это был рыб, отличающий своих от чужих. Жутко представить, но не мы наблюдали за аквариумом, а он наблюдал за тем ,что происходило в комнате из своего убежища. Если в комнату входил кто-то мало знакомый или неинтересный, Васька ставился розовым и шмыгал за скалу, откуда изредка выглядывал большим радужным глазом. Если же входили кормильцы и игральцы, Василий распушался, темнел, и выгибаясь всем телом начинал отплясывать цыганочку перед стеклом, сверкая радужными блесками по всему телу.
Когда же Васька видел пинцет с жертвой, он превращался в дельфина и охотно прыгал, хватая на лету толстых червячков, которыми потом хвастался перед супругой.
Часто, проходя по рядам, я увлеченно рассматривала всякую живность, ползучую, прыгающую, плавающую, чирикающую. Но я точно знала, я не люблю грызунов. Они странные, не общительные и вообще пахнут. И вот, я стою у лотка на выходе с рынка. Конец дня, конец торговли, «все порублю». В большой коробке сидят хомячки, как мухи летом на половнике от варенья – копошатся, погруженные в свои мирские заботы. «Какая гадость»,- думаю я,- «это ж надо, ведь кто-то любит и тискается с этой опилочно – скандальной ордой, фу,фу, как хорошо, что я не люблю грызунов». И вот я, везу под курткой толстую, удивительно красивую хомячиху, которая не опустилась до общего копошения в коробке, а сидела и удивленно смотрела на мир, большими круглыми глазенками. И была она потрясающе хороша, с четким узором, и потрясающе толста, ибо была в возрасте, и потрясающе умна и по-женски мудра, ибо могла предположить, куда денут старых, ненужных хомяков после закрытия рынка. И это был гипноз. Под взглядом ее черных, внимательных бусинок, я протянула последний рубль, и посадила это отвратительное, странное, совершенно-мне-не-нужное чудо запазуху и мы поехали домой.
Соня прожила свой век до седин. И хотя я так и не полюбила с ее помощью грызунов, я была поражена ее уму и терпимости, ее снисходительности к большим, ничего-непонимающим-в-хомяках людям. Это был маленький Будда, круглый, толстый и всегда улыбающийся.
После Сони я знала, что больше хомяка не заведу. Аквариум выбросила, на Птичку больше не ездила, а в редкие посещения зоомагазинов отворачивалась от клеток. Грызуны? Фу-фу…
И вот, в клетке, стоящей на полу, сидит бурый комочек. Он жил в страшном месте, где много звуков, чужих зверей, людей и запахов. В него тыкали пальцами, а потом вытащили и посадили в темную тесную коробку. Долго везли в машине, в темноте и тряске. Вынули и поставили на стол, такой большой, гладкий и совершенно открытый. От ужаса комочек выпучил глазенки и закрылся большой попой – единственное средство защиты у морских свинок от кошмаров этого непредсказуемого мира.
Я вздохнула. Я не люблю грызунов. Тем более свинок. Они тупые и вонючие. И, оказывается, еще и трусливые. На каждое мое движение комочек пронзительно свистел и от ужаса пытался закрыть глаза ушами, но они были коротковаты. Ну что ж, будем жить, что уж тут уж.
А потом в течении полугода менялись знаки препинания – «Я НЕ люблю грызунов. Я не Люблю грызунов! Я не люблю грызунов……Я? Не люблю грызунов???»
И вот их уже 15….Разных, светлых, маленьких меховых душонок. Все с разным характером, как с разным окрасом. С разными вкусами, разными предпочтениями. Храбрые и трусишки, жадные и простушки, до наглости общительные и высокомерно чопорные особы. Но никогда уже у меня не будет той, как самая первая, простой агутевой свинки, самой светлой небесной душонки. Ведь я не люблю грызунов, к чему заводить новых? Повторение невозможно.
И я точно знала, кого я не люблю больше всего. Это зубастый, хвостатый ужас. В деревне их травят, в деревне это бич. Это ужас в ночи, который грызет стены, пол, в надежде попасть в теплую хату, пригреться в курятнике, красть яйца, душить гусят…. Как можно держать ЭТО в комнате, гладить по головке и умиляться описанным вещам, столу, печенью к чаю? Нет-нет, никогда, ни за что….
И вот я стою перед клеткой. За решеткой пять чихающих красных носов. Они все молчат и сверлят меня взглядом. Четверо потолще и понаглее, прыгают по полкам, как кенгуру. А пятый субъект скорбно висит на решетке и следует за мной по мере движения. Остановлюсь – он виснет и всматривается черными бусинами. Иду назад – перебирает пальчиками и перемещается назад, высовывает нос через решетку и внюхивается. Протягиваю палец – ловко сверзившись на полку машет свободной лапкой, пытаясь схватить. Оно отвратительное, полулысое, кровавый нос, расчесанный затылок, из клетки разит, собратья сзади тянут за грязный хвост, пытаются что-то там выкусить. Одно слово – крысы, как они есть. Отвратительные, страшные, мерзкие твари.
И вот, я протягиваю денежку на кассе и уже присматриваю клетку. Чтобы побольше. И чтобы полки. И диванчик надо сшить. И через две недели, оно, ставшее ей, уже активно меня метит. Потому что папа – он для беганья. Что он понимает в женщинах? Женщину надо жарко обнять, создать уютную теплую обстановку, потом настойчиво гладить по головке, убеждая, что она самая-самая. Потом массаж, от носа до хвоста, и что б расслабляющий, антицеллюлитный и все такое, видишь, шерсть повыпала, так морщины же кругом! Давай-давай, вот так, с оттягом, с перебиранием складочек….
И вот, я думаю, из возможно доступных грызунов остались сурки. Говорят, их сейчас держат в семьях. Сурок сторожит дом, смотрит телевизор с хозяевами, валяясь на диване, и спит на балконе, в ящике из-под картошки. Это мне не очень нравится. Ибо ящик нужен под картошку. Хорошо, что я не люблю грызунов. Особенно сурков. Они такие зубастые, пушистые и хвост у них есть. Нет, не люблю сурков, это точно.
